…Когда мы переходили через Днестр по мосту, было очень страшно, все время раздавались выстрелы, Днестр был красный от крови. И тут снова стали говорить, чтобы люди сдавали ценные вещи. У нас ценных вещей не было, но у мамы и папы были обручальные кольца. Они сняли свои обручальные кольца и бросили их в реку. Когда мы перешли мост, осталось совсем мало людей. Очень много погибло.
Мы попали в лагерь «Печора». Нас поместили, как мне теперь кажется, в школу. Но там были только стены без окон и без дверей. Все легли на пол. Уже были рады тому, что куда-то можно лечь. Там у нас заболел самый младший братик, который родился перед войной. Я его запомнила на всю жизнь – он был очень красивый. Мама делала, что могла, но мальчик умер. Мама кричала от горя. Вошли два фашиста, один взял мальчика за правую ручку и левую ножку и выкинул в соседний ров. Страшно, что творилось с нами. Папа, как мог, успокаивал маму и сказал ей, что такова его судьба. Мама говорила, что мы даже не будем знать, где его могилка, а папа ответил: «Многие люди не знают, где могилы их родных. Успокойся». Все это было тяжело пережить, а вспоминать еще тяжелее.
В лагере каждое утро было построение, считали, сколько нас еще осталось. Вот однажды нас всех построили, приказали отсчитать десять рядов, а в каждом ряду было десять человек. Наш ряд был одиннадцатый. Этих сто человек повели на расстрел. Папа рассказывал, что когда он утром вышел из барака, земля ходила ходуном. Он услышал плач, когда он подошел ближе, то увидел мальчика. Мы этого мальчика знали, ему было лет двенадцать-тринадцать. Когда папа его привел к нам, это был старик с седой головой.
И все время дрожал, дрожал. Когда стреляли, его мама поставила его перед собой и успела толкнуть вперед.
Мы поняли, что из этого лагеря живыми не выйти. Папа собрал нас и сказал: «И тут нас ждет смерть, и если мы удерем и нас поймают, тоже ждет смерть. Но надо рискнуть, авось кто-то из нас останется в живых». Ночью через лазейку мы удрали из «Печоры». Днем мы прятались в лесу, а ночью папа старался достать кусочек хлеба, картошечку… Как-то вечером мы не успели спрятаться, и нас забрал патруль. Но нас не убили, а повели в другой лагерь, в «Сказенец», тоже лагерь смерти. Там страшно много людей погибло от голода.
Однажды там за мной погнался полицай, я от него убежала, и когда я взбиралась на нары, проломилась доска и очень сильно поранила мне ногу. В этом лагере был очень хороший врач. Он выбежал на шум и спросил, что случилось. Он тихо велел всем успокоиться и сказал, что сейчас придет. Он пришел, промыл и забинтовал мне рану. С тех пор он очень полюбил меня, говорил, что я напоминаю ему его доченьку. Всегда, когда мог, он давал мне кусочек хлеба или еще что-нибудь. А потом он предложил маме и папе, чтобы они днем приводили меня к нему, я могла бы там подметать, мыть пол, ведь мне было уже шесть лет и я что-то уже умела. Он сказал, что сможет, то пусть и делает, я ее заставлять не буду, но если кто-то будет проходить мимо, я буду ее ругать, но пусть она не плачет… Он просто себя спасал так. Я к нему долго ходила. Но однажды он сказал, что больше приходить к нему нельзя. Значит что-то случилось.
Потом в лагере снова начались облавы и расстерлы. Папа принял решение снова бежать. И мы убежали. Нам удалось добраться до Могилев-Подольского. Там нас поселили в комнату. Нас часто там кормили гороховым супом. Однажды, когда мы стояли в очереди за этим супом, за нами стоял мужчина на костылях, стоять ему было очень тяжело. Он попросил людей пропустить его. И когда его пропустили и он подал свою тарелку, полицай его толкнул и начал страшно избивать. Из горла, из носа, изо рта у него пошла кровь, начались конвульсии, и он умер на месте. И с тех пор я целых пятьдесят лет не могла смотреть на гороховый суп, потому что сразу всплывала эта картина перед глазами.
В Могилеве-Подольском мы пробыли до марта 1945 года. Накануне освобождения папе кто-то уже сказал, что подходит Красная Армия, но надо спасаться, прятаться, потому что фашисты озверели и могут многих еще уничтожить. Одна женщина, местная жительница, сказала нам: «Я открываю подвал, прячтесь!» Мы просидели в подвали всю ночь. А утром вдруг медленно открывается дверь. Поднялся крик, плач. Мы решили что теперь нас всех расстреляют. Но вошел солдат в плащ-палатке, поднял руку: «Тихо, тихо, не кричите! Я свой!» Он показал нам на пилотке красную звездочку, и тут от радости все снова начали плакать. Он велел нам расходиться по домам, но на улицу не выходить. А на следующее утро вошли красноармейцы, и мы праздновали свое освобождение.